Барон Дубов 2 (СИ), стр. 35

Не-не-не, мгновение, уходи! Уходи обратно!

Весь лагерь бежал сейчас к нам, чем-то очень громыхая. И бежали явно с недобрыми намерениями. Чем ближе толпа приближалась, тем явственнее читалась на их лицах отчаянная ярость. Я вскочил, девушки и баронет тоже, и все трое спрятались за моей спиной. От топота шести десятков пар ног тряслась земля. Я заслонил всех грудью, готовясь к атаке, ещё не до конца понимая, чем вызвал такой гнев.

Лишь за дюжину метров разглядел, чем люди гремят. То, что я принял за звон оружия, оказалось тарелками и ложками. Миновав нас, толпа с улюлюканьем и громовым «ура» налетела на большой котёл с ухой.

Сергей Михайлович возвышался над толпой и кричал:

— К порядку! Выстроиться в очередь!

Он едва смог взять толпу голодных студентов под контроль, а мы — поднять наши челюсти.

— А я говорил вчера, что они что-то замышляют! — выкрикивал Дорофеев из толпы.

— Боже, как вкусно пахнет! — стонала симпатичная эльфийка с пепельными волосами. — Никогда не думала, что можно влюбиться с первой нотки аромата!

Похоже, благоухание ухи расползлось так далеко над озером, что даже добралось до лагеря, всех разбудило и привело сюда, как зомби.

— Да вы чё, совсем офигели⁈ — взревел я. Но на меня только косо глянули и продолжили стучать ложками и половниками.

Выхлебали всю уху за полчаса! Нет, я, конечно, не жадина, и в целом планировал поделиться со всеми, но не так же бесцеремонно!

Шесть десятков человек — студенты и их слуги вповалку лежали на берегу озера и хором постанывали.

— Ч-ч-что сейчас произошло? — не могла отойти от испуга княжна.

— Ограбление! — рыкнула Лакросса.

— О-о-ох… — один из студентов повернулся на бок, — какая нажористая уха.

— Кто её приготовил? — слабо спросил кто-то. — Я хочу расцеловать её руки.

— Вряд ли это оркесса, — отвечали из толпы. — Они рыбу вообще не едят.

— Значит, княжна…

Белобрысый студент поднялся с гальки и встал на одно колено:

— Княжна, позвольте присягнуть вам на верность.

— З-з-зачем? — Василиса отступила на шаг от пылкого юноши.

— Чтобы отблагодарить ваши прекрасные руки за столь изысканное блюдо…

Ему вторили другие голоса:

— Да, и я хочу присягнуть!

— А я присягну этой ухе, если её приготовят снова!

— Вообще-то это я её сварил, — громко оповестил всех.

А то надоело слушать дифирамбы не в мою честь.

Над озером мгновенно повисла тишина. Где-то высоко в небе крикнул орёл.

— И у меня теперь вопрос, — продолжил я, не обращая внимание на столь романтичный настрой едоков, — кто всё это будет мыть?

В следующую секунду толпа сорвалась с места. Даже Сергей Михайлович пытался затеряться среди бегущих студентов. Но я это предвидел и встал на пути у спешащих убежать дармоедов и наугад выхватил двоих за шкирки. Ими оказались Дорофеев и Северов. Вчерашние драчуны. Остальные обогнули меня, как косяк селёдки подводную скалу.

— Вымойте тут всё, а Верещагин поможет.

Алексей покорно кивнул, Павел пожал плечами, а вот Дорофеев решил возмутиться:

— Я не буду подчиняться какому-то барону.

Я опустил его на землю и дал лёгкого леща, от которого у него глаза сошлись к переносице.

— А кто вчера орал про равенство в академии? Вот и мой давай.

Оплеуха образумила Кирилла Дорофеева, и троица пошла покорно собирать посуду. Хорошо бы, конечно, остальных приучить за собой прибирать, но разве удержишь целую толпу изнеженных дворян?

Через час котелки и посуда блестели, а лагерь на том берегу был собран. Наш факультет продолжил путь. В этот раз Медведев нёс только свою ношу, зато больше не прихрамывал. А ещё почему-то лицо у него было обожжено. Добрался вчера до костра, что ли?

Скоро мы покинули долину, и лесистые склоны сменились плоскими каменистыми плато и кряжами. Чем выше забирались, тем прохладнее становилось, хотя солнце припекало голову и шею. Дышать стало чуть труднее, видимо, мы уже на приличной высоте. Щебенка то и дело хрустела под ногами. Звук при этом получался громкий, похожий на выстрел винтовки, и разносился довольно далеко.

Волосы у меня на груди, успевшие выгореть, вновь почернели и даже немного отросли. У Лакроссы тоже выгоревшие волосы налились чёрным цветом, плотным, как бархат, и насыщенным и стали более шелковистыми. Получилось довольно красиво. То же самое коснулось и Онежской. Всё, как и описано у отца в дневнике. Пока шли, достал его и читал, всё равно виды вокруг надоели.

Куда бы я ни смотрел, всегда видел три вещи: камень, камень и камень. Серая пустошь и голубое небо. На обед лагерь не разбивали, перекусили бутербродами и слегка разогретой тушёнкой и пошли дальше.

У Сергея Михайловича поначалу были вопросы к Верещагину, но вскоре они закончились, и баронета оставили в покое. А что с ним сейчас делать? Не обратно же везти.

К вечеру разбили лагерь на пустынной равнине у входа в ущелье. Его отвесные склоны нависали над нами, как два исполинских меча, застрявших в земле и насквозь проржавевших. Слуги академии собрали небольшую походную кухню, части которой терпеливо тащили ещё вчера, подключили к ней баллон и зажгли горелки. Есть хотелось неимоверно.

Когда ставил свою палатку, ко мне подошёл княжич Медведев.

— Слушай, Дубов, надо бы поговорить, но не здесь.

Я внимательно посмотрел на него, и мы вместе отошли подальше от палаток и от ущелья. Справа вверх поднимался горный склон, а слева лежала серая пустошь. Она волнами опускалась вниз и тонула в вечернем тумане. Княжич как-то замялся, кусая губы, и я его поторопил:

— Ну?

— Мне страшно, Дубов.

Я вскинул бровь.

— Нет-нет, не в том смысле. Но и в этом тоже, — торопливо говорил княжич. — Просто у меня чутьё есть, которое меня ни разу не подводило. Я чувствую, когда рядом есть враги.

— Мы тут все из разных родов, так что это, пожалуй, нормальное ощущение.

— Да нет, не в этом дело, — он тряхнул головой. — А настоящие враги это те, которые замыслили что-то очень недоброе. У меня начинает жечь вот здесь, в затылке, — он ткнул пальцем туда. — Будто кто-то с меня глаз не сводит. И это началось ещё вчера, в первый день. Сперва я думал, что мне показалось, но сегодня это ощущение усилилось… Дубов, мне кажется, нас кто-то преследует.

Я оглянулся назад, на путь, который мы проделали. Быстро опускались сумерки, горы тонули в них. В лагере зажглись фонари. Получилось так, что мы с княжичем оказались на границе света и тьмы. Ущелье перед лагерем стало казаться ещё более зловещим.

Мне почудилось, как в темноте плато что-то сверкнуло. Не то огонёк, не то что-то металлическое или стеклянное поймало отблеск света. Или чей-то глаз. Я прищурился, но ничего так и не увидел. Медведев тоже смотрел в ту сторону.

— Ты заметил? — спросил он.

— Не знаю, что именно я заметил.

Вдруг из ущелья донёсся хохот. Зловещий и громкий, тысячекратно усиленный эхом каменных стен, он гремел над долиной. Мы бросились туда, пробежали через весь лагерь, и успели как раз вовремя. К свету вышел парень, один из студентов, вроде тот белобрысый, что хотел присягнуть княжне. Это он смеялся, но в его глазах плясал ужас.

Глава 14

Парня звали Коротков Антон Константинович. Сын барона откуда-то из Азии. Глаза у него были ярко-голубые, как небесная лазурь, волосы — светлые, как пшеничная нива, маленький нос с небольшим шрамом на переносице, чувственные губы и прозрачные усы. В общем-то симпатичный баронет, наверняка, с небольшой примесью простолюдинской крови. Его звонкий смех был болезненным и неприятным, а в воспалённых красных глазах стояли слёзы. Антона сотрясал озноб.

Одна из сотрудниц академии, что шла с нами, оказалась подчинённой фельдшера Петра Васильевича. Она дала парню тройную дозу успокоительного, после чего тот забылся беспокойным сном. Мы положили его в одной из большой палаток и оставили пару девушек присматривать за ним, а сами вышли наружу.