Ворожея: Лёд и Пламень (СИ), стр. 14

Вечером после бани девушка устроилась на постели и наблюдала, как коловерша с домовым закуток за печкой делят: во все стороны только шерсть летела. Но она решила не вмешиваться: им долго ещё вместе жить. С этим закрыла глаза и погрузилась в сон.

“Она шла по тёмному лесу, над головой светила яркая, почти белая луна, от чего на тропинку ложились тёмные кривые тени. Вокруг ухало, выло, скрипело, наводило тоску и жуть нагоняло. Ей казалось, она идёт уже целую вечность и никак не может придти. Нельзя придти, если не знаешь, куда идешь. Она шла, касаясь рукой шершавых стволов, капель холодной росы на траве, лёгкой дымки тумана. Мир вокруг казался нереальным, а может, так оно и было?

Наконец впереди показалась поляна. Залитая белым мертвенным светом Луны, она словно светилась каждой травинкой. Посреди поляны спиной к ней стояла женщина, высокая, с длинными распущенными волосами цвета воронова крыла. Одета она была в длинное чёрное платье, перехваченное тяжёлым поясом. В её руках сверкал синеватым светом острый серп, лезвие которого покрывали руны. Бледная, почти белая кожа её рук казалась безжизненной, холодной.

Она повернулась к Виле. Её бледное лицо было лишено всякого выражения, а глаза светились холодным, неживым светом. Раздался голос, тихий, словно шелест опавших листьев, что гонимы ветром:

— Пришла? Я давно тебя жду.

— Зачем? — собственный голос казался ягине далёким, словно доносился откуда-то из тумана.

— Хочу предложить дружбу. Стань моей жрицей. Ты получишь силу, власть. Станешь самой могучей ведьмой на Руси. Разве не об этом мечтает каждая ведающая?

Мара, а это была она, подошла ближе и протянула руку. В какой-то момент Виле показалось, что плоти у неё нет и к ней тянется костлявая рука мертвяка, но наваждение прошло. От руки веяло могильным холодом.

— Не готова пока принять, значит, что ж. Пойдём, покажу что.

Она взмахнула серпом и словно разрезала ткань Мироздания. Прореха зияла огромной чёрной дырой с рваными краями. Мара шагнула в неё.

— Идём же. Смелее.

Девушка всё же двинулась за ней. Края разрыва с лёгким хлопком сомкнулись. Вила резко обернулась, но вокруг была темнота, и лишь тусклый свет Луны позволял видеть очертания.

— Где мы? — Вила шла за богиней, стараясь не отставать. Под ногами что-то шуршало, хрустело.

— В подлунном мире, месте перехода в Навь. Войти сюда могут лишь мёртвые, — на этих словах Вила запнулась. — Боги и очень сильные ведьмы. Какой и ты можешь стать. Если поймать душу умирающего здесь, её можно успеть вернуть в тело. Я могу пробудить твою силу, служи мне верой.

— Только ты можешь? — уточнила будущая могучая ведьма.

— Нет, она может и сама пробудиться, но для этого должно произойти что-то ужасное. Но даже это не всегда пробуждает силу. Ты можешь просто погибнуть, — чуть раздражённо откликнулась богиня.

Вила задумалась. Возвращать умершего к жизни, конечно, дело доброе, но не вернётся ли он упырём или ещё какой нечистью?

Впереди показался берег озера. На острове посреди воды стояла избушка. Она была большой и крепкой, срубленная из толстых брёвен, которые почернели от времени. Высокие столбы поддерживали её, поднимая над землёй. Окна были большие и светлые. Крыша была покрыта дёрном, на котором рос мох.

Около избы паслись три лошади. Одна была белой, как снег, с длинной гривой и хвостом. Вторая была чёрной, как ночь, с блестящей шкурой. Третья была рыжей, как огонь, с густой и пышной гривой. Лошади были прекрасны.

Озеро было окружено густым лесом. Деревья были высокие и могучие, их ветви сплетались над головой, образуя непроглядный шатёр. Листья на деревьях были тёмно-зелёными, почти чёрными, а в воздухе витал запах хвои и сырой земли.

— Они могут стать твоими, — увидев интерес в глазах, произнесла Мара.

— Кто они? — Вила понимала, что это не просто кони.

— Ночь, Утро и День, три помощника Яги, той, что сильнее всех, той, что живёт на озере в Подлунном мире. Ты можешь стать ей.

Но Вильфрида не хотела жить здесь, одна, посреди чёрных вод озера. Она любила своё болото и свою избушку.

Мара вновь пошла вперёд, девушка, бросив ещё один взгляд на коней, поспешила следом.

Вскоре они вышли к реке, берега её поросли прекрасными цветами, вода была чистой, прозрачной, а на том берегу ярко светило солнце. Вила уже было шагнула на деревянный мост, изукрашенный резьбой, как холодная рука схватила её за локоть.

— Тебе туда рано.

— А что там? Где мы?

— Это река Смородина, Калинов мост. Видишь, — Мара указала на людей, идущих по мосту, — это души, спешащие в Навь. — Пойдём, покажу, как видят Калинов мост с другой стороны.

Она взмахнула рукой, и они оказались в совершенно другом месте. Мимо них текла огненная река, чадил дым, мост был ветхим и, казалось, вот-вот развалится. Посреди моста замер, закрыв глаза, василиск. Теперь понятно, почему души не рвутся из Нави, подумала ведьма.

— Ты видела много, подумай. Если решишь, позови меня, я приду, — Мара вновь взмахнула серпом, и они оказались на той же поляне, откуда начали свой путь.

— Сила ждёт тебя, ведьма, ты мне матерью обещана, но дитём неразумным, не могу потому неволить, сама придти ко мне должна, — Мара шагнула в туман и словно растворилась в нём“.

Вила подскочила на постели. Холодный пот покрыл лоб мелкими бисеринками, сердце глухо ухало в груди, словно кузнечный молот. Это всего лишь сон? Она откинулась на подушку и замерла, пытаясь отдышаться. Или не сон? Она не понимала, где проходит граница яви и сна. Всё вокруг было таким осязаемым, что ей казалось, будто она до сих пор пахнет дымом реки Смородины.

Опустив босые ноги на пол, она дошла до кадушки. По полу тянулся тонкий луч бледного света Луны. Попив из ладони, она опустилась на лавку и задумалась. Тут из-за печки вылез коловерша, а за ним — заспанный домовой.

— Чего по ночам колобродишь? — Прошка протёр глаза кулачком и зевнул.

Вила рассказала ему про сон, который был таким явным. Прошка задумался. Появление коловерши, Мары — всё говорило о том, что Вильфрида и правда сильна, но сила пока спит. И коль явилась сама Мара, то ведьмы она боится. Об этом он и сказал Виле.

Та задумалась. Как же ей поступить? Отказаться от силы, которой нет ни у одной из живущих на землях славянских ведьм, или же спасти Русь от беды, что на неё надвигается? Но принять силу Мары значило и своих домочадцев бросить, а этого она не могла. А потому силу придётся самой добывать. Потрепав коловершу между ушами, она вновь легла в постель. Как говорила бабка, утро вечера мудренее…

Клятва

Светозар сидел на лавке и осматривал избу. В центре избы, отбрасывая причудливые тени на стены, пылал огонь в печи, увешанной пучками сушеных трав. Воздух был наполнен горьковатым запахом полыни и терпким ароматом чебарки. На стенах висели вылинявшие шкуры, а у одной из них стояли старые деревянные кадушки и крынки с неизвестным содержимым. Возле них висели засушенные птичьи головы и чьи-то рога. В углу высился деревянный идол с вырезанными рунами, отбрасывая зловещую тень.

Бабка Цыба полностью оправдывала свое имя. Эта грязная старуха в лохмотьях была похожа на ожившую Ягу из сказок. Ее сморщенное лицо было покрыто сетью морщин, а глаза сверкали недобрым огнем. Под большим длинным носом торчали остатки гнилых зубов, а длинные седые волосы были спутаны в колтуны. Старуха была одета в грязную холщовую рубаху и юбку, которые когда-то были белыми. Ее босые ноги были покрыты мозолями и бородавками.

Сгорбившись, она суетилась у печи, помешивая что-то в большом котелке. Ее костлявые руки с длинными кривыми ногтями непрерывно двигались, добавляя в варево неизвестные ингредиенты.

После нападения анчутки она вышла из тумана и долго ворчала о том, что ходят к ней всякие, шастают, беса её пугают. Но в дом пригласила и даже налила в грязную глиняную чашку какого-то отвара.

Пить князь брезговал и оттого вертел башкой, как сыч, разглядывая жилище ведьмы. Та же, закончив варить что-то пряно пахнущее, присела у края стола, смахнула оттуда пару жирных мух и уставилась на Светозара.