В дебрях Южной Африки, стр. 16

Глава 16. ГРОЗНАЯ ЦЕЦЕ

Расстилавшийся вокруг зеленый ковер, густая листва деревьев, цветы у ручья, кристальная вода в его русле, черные крутые скалы, громоздившиеся вдали, — все это вместе составляло чарующую картину. Глаза путников отдыхали на ней, и, пока распрягали фургон, каждый не преминул громким возгласом выразить свой восторг. Место, как видно, всем пришлось по душе. Гансу полюбилась эта лесная красота, дышавшая покоем. О лучшем уголке для прогулок он и не мечтал бы — бери книгу в руки и часами броди в одиноком раздумье. Гендрику место понравилось потому, что оно было, как он выразился, «истоптано на славу»; иными словами, он уже углядел вокруг следы разнообразных африканских животных, вплоть до самых крупных. Маленькую Трейи радовало, что здесь так много красивых цветов. Она видела кругом и ярко-малиновую герань, и белые звездочки душистого жасмина, и горделивые лилии, розовые и белые. Цветы не только пестрели в траве — они цвели и на кустах, и даже на деревьях.

Тут был и медовый кустарник, самый красивый в своем семействе, весь в больших чашевидных венчиках — алых, белых и желтых; было здесь и серебряное дерево с нежными серебристыми листьями — когда ими играл ветерок, они становились похожи на громадные букеты шелковых цветов, — и были усыпанные золотом деревца мимозы, разливавшие в воздухе свой сильный и приятный запах.

Но больше всего восторгала маленькую Трейи прелестная голубая кувшинка, недаром слывущая одним из самых красивых африканских цветков. Поодаль от ручья, в сторону равнины, сверкала небольшая заводь, хотя, пожалуй, ее можно бы назвать и озерцом, а на ее тихой водной глади дремали в величавой красоте небесно-голубые венчики этих кувшинок.

Трейи, ведя за собой на поводу своего маленького любимца, подошла к самому берегу полюбоваться на них. Девочка глядела и не могла наглядеться.

— Мне хочется, чтобы папа остался здесь подольше, — сказала она увязавшемуся за нею маленькому Яну.

— И мне… Ах, Трейи, какое там чудесное дерево! Посмотри! Орехи на нем величиной с мою голову, право! Как бы нам, сестрица, сбить их с веток?

Переговариваясь так, двое малышей любовались каждый по-своему новой для них картиной.

Однако как ни были довольны все младшие в семье, они лишь очень сдержанно выражали свою радость, потому что их смущал пасмурный взор отца. Ван Блоом спокойно сидел под приютившим их деревом, но не поднимал взгляда, как будто погруженный в мучительное раздумье. Это видели все.

Мысли его были в самом деле мучительны, да иначе и быть не могло. Ему оставалось одно: вернуться в колонию и начать свой жизненный путь сначала. Но с чем начинать? К чему приступиться? Он лишился всего и мог только пойти на службу к кому-либо из более богатых соседей, а для человека, привыкшего смолоду к независимости, это было бы очень тяжело. Он поднял глаза и посмотрел на пятерку своих лошадей, которые теперь усердно щипали сочную траву, росшую в тени у подножия скалистого кряжа. Когда они наберутся сил, чтобы можно было снова запрячь их? Пожалуй, дня через три-четыре он тронется в путь. Отличные лошади, породистые, сильные, — они, конечно, повезут фургон без большого труда… Так текли мысли бывшего фельдкорнета.

Не думал он в ту минуту, что его лошади уже никогда не смогут тянуть ни фургона, ни другой повозки. Не думал он, что все пять его благородных коней обречены на гибель… Но это было так. Не прошло и недели, как шакалы и гиены затеяли свару на их костях. В ту самую минуту, когда владелец загляделся на пасущихся лошадей, яд уже сочился по их жилам и начали воспаляться смертельные язвы. Увы! Над головою ван Блоома нависла новая туча. Он подметил, что время от времени пасшиеся лошади проявляли признаки беспокойства. Они вздрагивали вдруг, принимались хлестать себя по бокам длинным хвостом, тереться головой о кусты. «Им, верно, докучает какая-то муха», — подумал трек-бур и больше о них не тревожился. Знай он, что представляет собой эта маленькая мушка, он бы сорвался с места, кликнул своих сыновей и бушмена, кинулся с ними к лошадям, изловил их как можно быстрее и увел бы подальше от этих темных скал. Но он не был знаком с мухой цеце. Оставалось еще с четверть часа до захода солнца, и лошадям не мешали пастись на воле. Но ван Блоом заметил, что они с каждой минутой ведут себя все беспокойней — вдруг забьют копытами о землю или отпрянут в сторону и время от времени начинают сердито ржать. Ван Блоома от них отделяло с четверть мили, и он с такого расстояния не мог увидеть, что беспокоит лошадей; но их необычное поведение в конце концов побудило его встать и направиться к ним. Ганс и Гендрик пошли с ним вместе. Когда они подошли поближе, то их поразило то, что они увидели: каждую лошадь точно осаждал пчелиный рой! Потом они разглядели, что это не пчелы, а насекомые помельче, коричневого цвета, с виду похожие на большую муху-жигалку и очень быстрые в полете. Они тысячами сновали в воздухе над каждой из пяти лошадей и сотнями садились им на голову, на шею, на спину, на бока, на ноги, — словом, на все части тела. Мушки не то кусали, не то жалили их; неудивительно, что бедным лошадям было не по себе.

Ван Блоом предложил отогнать лошадей подальше в степь, куда эти мушки, по-видимому, не залетали. Его беспокоило только одно: что лошади из-за них нервничают.

По той же причине жалел лошадей и Гендрик; из всех троих один только Ганс угадал истину. Ему доводилось читать о страшном насекомом, которое водится в некоторых глубинных областях Южной Африки, и при виде мушек у него сразу возникло подозрение, что это оно и есть.

Юноша тотчас поделился своею догадкой с отцом и братом, и те не на шутку встревожились.

— Позовите сюда Черныша! — распорядился ван Блоом.

Кликнули бушмена, и тот немедля прибежал с веревками в руке. Последний час он был занят разгрузкой фургона и не думал о лошадях и о странном их поведении. Но когда он прибежал на зов и увидел рой, круживший над лошадьми, маленькие глазки его широко раскрылись и все лицо исказилось в изумлении и крайней тревоге.

— Что это такое, Черныш? — спросил хозяин.

— Мин баас! Мин баас! Тут сам дьявол… эта разбойница — муха цеце!

— А что такое «цеце»?

— Боже!.. Все мертвы… Мертвы! Все наши лошади!

То и дело сам себя перебивая громкими причитаниями, Черныш принялся разъяснять, что жало мухи, которую они видят перед собой, ядовито; что лошади неизбежно умрут — раньше или позже, в зависимости от числа полученных ими укусов; но стоявший над ними рой не оставил у бушмена сомнения, что лошади основательно искусаны и в течение одной недели все до единой падут.

— Ждите, мин баас, — завтрашний день покажет.

И в самом деле, на другой день, еще до полудня, у лошадей появились опухоли на голове и по всему телу; воспаленные веки почти закрывали им глаза; несчастные животные не желали щипать траву и бродили, словно вслепую, по тучному пастбищу, давая знать о мучившей их боли глухим, печальным ржанием. Каждый понял бы, что они обречены на гибель. Ван Блоом пробовал пустить им кровь, испытывал разные другие средства, но безуспешно. От укуса мухи цеце нет исцеления!