Недобрый час, стр. 34
В дверь участка ломились несколько женщин, а мужчины их оттаскивали. Раздавая удары направо и налево, алькальд пробился к двери, прижался к ней спиной и направил на толпу револьвер.
– Ни с места, а то буду стрелять!
Полицейский, до этого державший дверь изнутри, теперь открыл ее и, встав с автоматом наизготовку, свистнул в свисток. Еще двое полицейских, выскочив на балкон, сделали несколько выстрелов в воздух, и люди бросились бежать кто куда. В этот миг, воя как собака, на углу показалась женщина, и алькальд увидел, что это мать Пепе Амадора. Одним прыжком он скрылся внутри участка и уже с лестницы приказал полицейскому:
– Займись ею!
Внутри царила мертвая тишина. Только теперь алькальд узнал, что произошло – когда отстранил полицейских, загораживавших вход в камеру, и увидел Пепе Амадора. Юноша лежал, скорчившись, на полу, и руки его были зажаты между колен. Лицо белое, но следов крови нигде не видно.
Убедившись в том, что никаких ран обнаружить нельзя, алькальд перевернул тело Пепе Амадора на спину, заправил ему рубашку в штаны, застегнул их и затянул пряжку ремня.
Когда он выпрямился, его обычная уверенность снова была с ним, но на лице, которое увидели полицейские, можно было прочитать первые признаки усталости.
– Кто?
– Все, – сказал белокурый великан. – Он хотел бежать.
Алькальд посмотрел на него задумчиво, и несколько мгновений казалось, что сказать ему больше нечего.
– Этими небылицами никого уже не обманешь, – сказал он и, протянув руку, шагнул к белокурому великану. – Отдай револьвер.
Полицейский снял с себя ремень и отдал алькальду. Заменив в револьвере две стреляные гильзы новыми патронами, алькальд положил использованные себе в карман и отдал револьвер другому полицейскому. Белокурый великан, которого, если посмотреть на него вблизи, казалось, окружал ореол детства, дал отвести себя в камеру.
Там он разделся догола и передал одежду алькальду. Делалось все без спешки, будто они участвовали в какой-то церемонии, где каждый знал, что ему надлежит делать. Наконец алькальд сам запер камеру, в которой лежал убитый, и вышел на балкон. На скамеечке по-прежнему сидел сеньор Кармайкл.
Когда сеньора Кармайкла привели в канцелярию, он оставил без внимания приглашение алькальда сесть. Снова в мокрой одежде, он застыл перед письменным столом и лишь едва заметно кивнул, когда алькальд спросил его, все ли ему теперь понятно.
– Ладно, – сказал алькальд. – У меня еще не было времени решить, что именно я сделаю и стоит ли мне делать что-нибудь вообще. Но что бы я ни решил, помни одно: ты увяз.
Сеньор Кармайкл стоял все с таким же отсутствующим видом. Одежда у него прилипла к телу, а лицо начало распухать как у утопленника после трех суток пребывания в воде. Алькальд тщетно ждал хоть каких-нибудь проявлений жизни.
– Так что, Кармайкл, ситуация должна быть тебе ясна: мы с тобой компаньоны.
Он сказал это серьезно, даже драматично, но похоже было, что сеньор Кармайкл ничего не слышит. Бронированная дверь уже закрылась за алькальдом, а он все стоял перед столом, такой же опухший и печальный.
На улице, перед входом в участок, двое полицейских держали за руки мать Пепе Амадора. Казалось, что все трое отдыхают. Женщина дышала спокойно, и глаза у нее были сухие, но, когда в дверях появился алькальд, она издала хриплый вопль и начала вырываться с такой силой, что одному из полицейских не удалось ее удержать. Тогда другой ударил ее ключом, и она рухнули без сознания на землю.
Алькальд даже не взглянул на нее. Взяв с собой полицейского, он направился на угол, к кучке людей, наблюдавших эту сцену. Не обращаясь ни к кому в отдельности, он сказал:
– Говорю всем: если не хотите чего-нибудь похуже, унесите ее домой.
Вместе с полицейским он миновал людей и пошел в суд. Там никого не было. Тогда он пошел к судье Аркадио домой и, без стука распахнув дверь, позвал:
– Судья!
Измученная беременностью жена судьи ответила из темноты:
– Он ушел.
Алькальд словно прирос к порогу.
– Куда?
Алькальд мигнул полицейскому, чтобы тот шел за ним. Не глядя на женщину, они прошли внутрь, перевернули спальню вверх дном и, убедившись окончательно, что никаких мужских вещей в ней нет, вернулись в гостиную.
– Когда он ушел? – спросил алькальд.
– Позавчера вечером, – ответила женщина.
Алькальд замолчал раздумывая.
– Сукин сын! – крикнул он вдруг. – Спрячься хоть на пятьдесят метров под землей, снова влезь в утробу своей шлюхи-матери, мы тебя и оттуда достанем, живого или мертвого! У правительства рука длинная!
Женщина вздохнула.
– Услышь вас бог, лейтенант.
Уже смеркалось. Полицейские держали на прицеле людей, все еще стоявших на углах улицы по обе стороны участка, но мать Пене Амадора унесли, и казалось, что городок успокоился.
Алькальд прошел прямо в камеру, где лежал убитый, приказал принести брезент и надел на труп шапочку и очки. Полицейский помог ему завернуть тело Пепе Амадора в брезент, и алькальд стал разыскивать по всем помещениям куски веревок и проволоки. Набрав побольше и связав их один с другим, он обмотал ими тело от шеи до щиколоток.
Когда он закончил, с него ручьями лил пот, но было видно, что он испытывает облегчение – как будто труп был тяжелой ношей, которую он теперь с себя сбросил.
Только после этого он включил в камере свет.
– Достань лопату, заступ и фонарь, – приказал он полицейскому, – а потом позови Гонсалеса. Пойдете с ним на задний двор и выроете глубокую яму подальше, на задах – там суше.
Слова звучали так, словно он придумывал каждое по мере того, как его выговаривал.
– И зарубите себе на носу, – добавил он, – этот парень не умирал.
Прошло два часа, а могилу все еще не выкопали. Алькальд увидел с балкона, что на улице нет никого, кроме полицейского, прохаживающегося от угла к углу. Включив свет на лестнице, он повалился в шезлонг в самом темном углу большой комнаты и перестал слышать доносящиеся издалека редкие пронзительные крики выпи.
Его вернул к действительности голос падре Анхеля. Сперва алькальд услышал, как падре говорит с полицейским на улице, потом с кем-то, с кем пришел, и, наконец, узнал этот второй голос. Он оставался в шезлонге, пока не услышал их снова, теперь уже в участке, и не услышал первых шагов на лестнице. Тогда он левой рукой потянулся в темноте за карабином.
Увидев его на верхней площадке лестницы, падре Анхель остановился. Двумя ступенями ниже стоял в коротком белом накрахмаленном халате и с чемоданчиком в руке доктор Хиральдо. Доктор улыбнулся, и его острые зубы обнажились.
– Я разочарован, лейтенант, – весело сказал он. – Ждал целый день, что меня позовут делать вскрытие.
Падре Анхель посмотрел на него своими кроткими прозрачными глазами, а потом перевел взгляд на алькальда. Алькальд тоже заулыбался.
– Вскрывать некого, – сказал он, – поэтому вскрытия не будет.
– Мы хотим видеть Пепе Амадора, – сказал священник.
Алькальд опустил карабин дулом вниз и ответил, по-прежнему обращаясь к доктору Хиральдо:
– Я тоже хочу, но что поделаешь? – И уже без улыбки добавил: – Пепе Амадор убежал.
Падре Анхель поднялся еще на одну ступеньку. Алькальд направил на него дуло карабина.
– Остановитесь, падре.
Врач тоже поднялся ступенькой выше.
– Слушайте, лейтенант, – все еще улыбаясь, сказал он, – у нас в городке сохранить что-нибудь в тайне невозможно. С четырех часов дня все знают: с этим мальчиком сделали то же, что дон Сабас делал с проданными ослами.
– Пепе Амадор убежал, – повторил алькальд.
Он следил за доктором, и потому, когда падре Анхель, воздев к небу руки, поднялся на две ступеньки разом, это едва не застало его врасплох.
Он щелкнул затвором и застыл на месте, широко расставив ноги.
– Стой! – крикнул он.
Врач схватил священника за рукав. Падре Анхель зашелся кашлем.
– Давайте играть в открытую, лейтенант, – сказал врач. Впервые за долгое время голос его звучал жестко. – Это вскрытие должно быть сделано. Сейчас мы раскроем тайну сердечных приступов, которые происходят у заключенных в этой тюрьме.