Собачья работа, стр. 41

— Бабка Одора, — подал голос Коршун. — Мы пришли ради девочки…

— Пусть этот войдет! А больше никто!

Где-то вдалеке, в полях или возле реки, послышался одинокий вой. Вздрогнув от резкого звука, Витолд пригнул голову и шагнул в избушку. Она вросла в землю, превратившись в полуземлянку, так что пол был намного ниже. Я нерешительно протиснулась следом, прикрыла за собой дверь и осталась на пороге.

Стало понятно, почему знахарка Одора не велела входить всем — в такой тесноте было просто не развернуться. Я вообще уперлась спиной в дверь и пожалела, что вошла. Но что прикажете делать, если Витолд вцепился в мою руку, как клещ, и не отпускал до последнего?

Огонек лучины освещал тесное жилье с низким потолком. Собственно, чердака тут не было. С поддерживающих крышу балок свешивались пучки трав, источавших такой аромат, что мигом стало трудно дышать. Захотелось чихнуть. Чтобы не привлекать внимания резким звуком, пришлось зажать себе нос двумя пальцами.

Примерно треть комнатки занимала низкая печь-лежанка с несколькими отверстиями для горшков разного размера. От привычных мне печей она отличалась тем, что котелок вставлялся в отверстие сверху, а второе было проделано сбоку, и там-то, под котлом, горел огонь. Трубы же не было, и дым поднимался кверху, как если бы готовили на костре. Вдоль стен теснились кадушки, ведра, лари, сундуки и просто сваленная грудами рухлядь. Пахло, кроме трав, мышами, кожей, кислой закваской и еще чем-то трудноуловимым.

На длинной лавке виднелась разложенная утварь. В самое большое отверстие печи был вставлен котел, в котором нагревалась вода. Знахарка проворно подкладывала в устье полешки. Она явно ладила с колдовством — не помню, чтобы вода в большом, на три ведра, котле когда-нибудь закипела так быстро, всего за несколько минут. Дождавшись, пока вода начнет бурлить, старуха принялась проворно шуровать в своих вещах, совать нос в многочисленные горшки и кринки, мешочки и свертки. Сухая трава, сморщенные плоды, птичьи перья, какие-то непонятного вида комочки — то ли свалявшаяся шерсть, то ли окостеневшие трупики мелких зверьков — все собиралось в подол клетчатого передника. При свете огня в печи и тонкой лучины, зажженной возле прялки, знахарка казалась совсем не такой, как я ее себе представляла. Пухленькая немолодая уже женщина в отделанной выцветшим мехом кацавейке поверх старой поневы. Один пуховый платок она повязала вокруг талии, другой, на голове, прикрывал выбивающиеся из-под него полуседые волосы. Круглое щекастое лицо, на котором выделялись длинный тонкий нос и маленькие глазки, горевшие как две свечки. Если бы не эти глаза — обычное неприметное лицо. Встреть такую бабку белым днем в Пустополе — пройдешь мимо и не заметишь, примешь за торговку зеленью.

— Девочка, значит, — проворчала бабка. — Хорошо, что девочка… Когда потеряли?

— Днем, — вздохнул Витолд. — Она… в общем, мы поспорили с нею. Отца нет, я старше… выбрал ей жениха, как подрастет.

— Сколько лет?

— Жениху? Двадцать семь…

— Девочке!

— Восемь!

— Хе-хе-хе… Молода она для замужества-то!

— Так это не сейчас, а потом, когда расцветет! — возмутился князь.

— А первый цветочек всякому сорвать хочется! Нет ничего слаще первой ягодки! Погоди, не трогай! Дай в полную силу раскрыться, дай белым светом полюбоваться! А ну как другого-то не будет? И что тогда?

Витолд покачал головой, мало что понимая.

— И девочка что? — поторопила его бабка.

— Я сказал, что раз отца нет, мне и решать вместо него, за кого ей замуж выходить. Жених ей не по нраву пришелся… А он — мой друг! Наши семьи уже раз или два роднились. Не совсем удачно, правда, но… это к делу не относится. В общем, после этого Агнешка и убежала. Думали, она забилась куда-нибудь подальше и плачет, а она…

— Вот и плохо, что думали! Детские слезы — они камень прожечь могут! Когда дети плачут, бесы от счастья скачут. На детские слезы всякая нечисть летит! Молитва матери и слеза ребенка — сильнее всего на свете! Мать-то у нее жива?

— Жива. Молится за нее.

— Это хорошо. А вот ты, — я вздрогнула, когда палец знахарки нацелился в мою сторону. Из-за тесноты казалось, что она вот-вот проткнет меня, — ты за своих детей молишься?

Я оцепенела, открыв рот. С того самого дня, как поняла, что осталась инвалидом, я запретила себе даже вспоминать о том, что когда-то у меня были такие мечты — дом, муж, дети…

— Н-нет… у меня нету…

— Будешь молиться, будешь звать — придут. На голос придут дети твои. Пока ты молчишь, души их во тьме блуждают. А как услышат голос матери, сразу навстречу полетят!

— Я… мы не для того сюда пришли, бабушка!

— Знаю-знаю. Девочка… След-то есть?

— Есть. — Коршун придвинулся ближе. — И не только след!

— Ого! — При виде сорочки знахарка просияла, как будто ей подарили груду золота. Махом высыпав в кипящий котел все отобранные травки-приправки, она бережно, бормоча что-то себе под нос, развернула льняную ткань и, затаив дыхание, тихо опустила ее в котел вместе со следом. На поверхности остался только краешек вышитого рукава — за него бабка держала сорочку двумя пальцами, чтоб не потонула.

Вода помутнела, словно в нее плеснули молока. На поверхности появилась пена, поплыла хлопьями.

— Ветры и воды, земля и пламя, — забормотала знахарка, взмахивая свободной рукой, — идите по следу, ищите деву. Дева бежала — следок потеряла. Дева рыдала — слезу изронила. Дева глядела — птица летела… Вижу! — вдруг громко крикнула она. — Вижу лес!

— Лес? — ахнул граф. — Но как?

Я вполне разделяла его недоумение. Лес находился почти в двадцати верстах от замка, если по прямой. Откуда у маленькой девочки силы, чтобы добраться туда так быстро и без посторонней помощи?

— Лес… деревья… высокие дубы… там ищите ее следы!

Коршун шагнул к котлу, осторожно наклонился над плечом знахарки. Нам, стоявшим позади, не было видно, что разглядели эти двое, но внезапно «ястреб» резко выпрямился.

— Мне все это не нравится, — пробормотал он.

— Что с Агнешкой? — кинулся к нему Витолд. — Что вы видели?

— Ничего! — закричала знахарка, выпрямляясь. — Вот чего вам неймется? Живая ваша девочка! Живая! В дубраве ищите. А где точно — не скажу! Сами все испортили!

— В дубраве, — повторил князь. — Спасибо хоть за это.

Он полез в калиту на поясе, доставая деньги. Бабка подставила ладонь под злотые, которые Витолд, не считая, ссыпал ей в руку.

— Погодь, — остановил нас ее голос уже за порогом. — Вот, возьми-ка…

Она протягивала холщовый мешочек.

— Там травки, да не простые. Ежели кто еще потеряется, сделай так. Завари настой этой травы, а пока стоит-остывает, распусти вязаные носки того человека, кого найти хочешь, и в том настое нитки смочи да дай просохнуть. Смотай из ниток клубок, выйди на перекресток дорог и кинь его на землю. Потом трижды назови имя того, кто пропал, поцарапай себе ладонь и капни на клубок крови. В какую сторону клубок покатится, туда и ступай — и найдешь пропажу!

— Спасибо, — Витолд двумя пальцами взял мешочек, — да только к чему…

— А к тому, — прищурилась знахарка. — Ты мне золота много дал, даже с лихвой. А мне лишнего не надо. Вот и отдариваю, разницу покрываю.

Вроде немного времени мы провели в домике знахарки Одоры, а когда вышли, стало заметно, что давно уже глубокая ночь. Ветер стих, разогнав тучи. Стало прохладно. Витолд поежился.

— Как там Агнешка? — подумал он вслух. — Страшно ей, поди!

Словно в подтверждение его слов, где-то протяжно завыли волки. В Уводье им немедленно отозвались воем и лаем псы. Затявкали и наши охотничьи собаки.

— Это не в той стороне, — промолвил Коршун, по-птичьи склонив голову набок. — Но поспешить все равно надо! Дубравы далеко.

И опять ночная скачка. Опять спешка и дробная рысь старого коняги, который упрямо отказывался мчаться галопом. Иногда ловила себя на мысли, что Витолд тяготится моим присутствием — он рвался к сестренке, которая где-то там, в лесу, сидела под дубом одна-одинешенька, и в то же время не мог бросить меня, плохую наездницу. Волчий вой сливался с лаем собак. Те и другие словно подгоняли всадников — кто первым доберется до цели.