Чародей с гитарой. Том 1, стр. 140

— В точку, парень. Ни одному умнику не взбредет в голову искать нас в этих болотах.

— Не потому ли, что через них еще никто не проходил?

— Опять в точку. Тем надежнее.

С сомнением глядя на него, Джон-Том оперся лопатками о поваленное дерево.

— Мадж, хотел бы я знать, что у тебя на уме.

— Многоуважаемый певчий птах, я согласен выслушать обратное предложение, но, кажись, вы не вполне подготовлены для аргументированного диспута.

— Ты прав, сейчас я спорить не буду. Отложим до утра.

— До утра так до утра. Спокойной ночи, приятель.

Джон-Тома разбудил гром. Он моргнул, поглядел на серое небо, затянутое плотными облаками, и моргнул еще раз. В этом мире, как и в его собственном, облака не считались диковиной. Но только белые, а не в черную полоску.

Он хотел пошевелиться и не нашел для этого сил. На груди у него покоилась огромная мохнатая лапа, а другая, изогнувшись под его затылком, образовала нечто вроде подушки с подогревом. К сожалению, «подушка» нарушала циркуляцию крови в его пульсирующей левой руке.

Он попытался высвободиться, и тотчас громоподобное мурлыканье тигрицы сменилось прерывистым рыком. Она завозилась, но лапу не убрала.

Уловив краем глаза движение, Джон-Том повернул голову. Мадж восседал на своем ложе из листьев. Он потянулся, с ухмылкой глядя на друга.

— Да не сиди же ты, черт бы тебя побрал! Дай руку!

— Да ты что, чувак?! Хочешь, чтоб я нарушил умилительную семейную сценку?

— Перестань валять дурочку.

— Кореш, это ты мне говоришь? Еще вопрос, кто из нас ее валяет.

Беспомощный чаропевец обжег его взглядом и снова попытался высвободиться. Вотще — казалось, на нем лежала мягкая гора.

— Слушай, Мадж! У тебя совесть есть?

— У кого? У меня? Приятель, да неужто ты меня так плохо знаешь?

Розарык повернулась, и страшная тяжесть навалилась Джон-Тому на живот и грудь, заставив его захрипеть и засучить ногами. Тигрица вновь замурлыкала.

Мадж неторопливо встал и приблизился, чтобы с задумчивым видом полюбоваться на парочку.

— Сдается мне, наша утонченная и нежная дама вовсе довольна судьбой. Неча ее беспокоить. Не понимаю, почему ты так нервничаешь, она ж тебе рот не зажимает. Если б ты знал, шеф, как многообещающе все это смотрится. Правда, не стану врать, будто горю желанием поменяться с тобой местами. Я бы под ней сразу заблудился.

Джон-Том положил ладонь на морду тигрицы и толкнул. Она слегка передвинула голову и чуть не откусила ему пальцы. Поспешно убрав руку, он обнаружил, что дышать стало легче.

— Погони не слыхать?

— Ни звука, кореш, ни запаха. Вроде они сбиты с толку и напуганы. Но ежели они нас ищут, то, как пить дать, идут не сюда, а в обход Нижесредних болот. И все-таки чем скорее мы тронемся в путь, тем будет лучше. — Мадж повернулся и принялся собирать свои вещи. — Вставай, парень. Время не ждет.

— Отличная хохма, Мадж. Как, по-твоему, я смогу от нее отделаться?

— Разбудить. Прогони ее, приятель.

— Нет уж, спасибо. Моя голова мне больше нравится там, где ей положено находиться, — на плечах. Не знаю, как эта малютка поступает с теми, кто не дает ей спать.

У Маджа блеснули глазки.

— А ведь занятно было бы поглядеть, правда, шеф?

Однако идти на крайние меры не пришлось. Разговор двух друзей в конце концов разбудил тигрицу. Она открыла бездонные Желтые глаза.

— А, человек! Добхое утро.

— Доброе утро. Розарык, я ценю твое расположение, но ты мне так сломаешь руку.

Желтые глаза сощурились.

— Это что, намек на избыточный вес?

— О нет, что ты! — Мадж, отошедший по нужде в кусты, не сумел удержаться от смеха. — Напротив, я считаю тебя строй-няшкой.

— Стхойняшкой? — Розарык поразмыслила. — Пожалуй, мне нхавится это словечко. Ты хочешь сказать, что у меня хохо-шая фигуха?

— Ни разу не видел тигра с плохой фигурой, — вполне искренне сказал Джон-Том. Но Розарык, похоже, была разочарована. Она откатилась в сторону.

— Навехное, этот мохнатый шахик пхав. Ты по меньшей мехе наполовину солиситох.

Джон-Том перевернулся на живот и потряс левую руку, желая и вместе с тем боясь восстановить ток крови. Тотчас в нервы вонзились тысячи иголок и булавок, вынудив его заскрежетать зубами.

— У себя на родине я учился на защитника прав. Со временем юриспруденция могла бы стать моей профессией.

— Чахопение лучше, — возразила она. — Стхойняшка, говохишь?

— Ага. — Он сел и принялся надевать сапоги.

— Ну, ладно. Кажется, ты мне нхавишься, человек.

— Спасибо, Розарык. Ты мне тоже нравишься.

— Стхойняшка. — Она обкатывала в голове новое слово, как леденец во рту. — Хочешь знать, каков ты на мой взгляд? — Надевая доспехи, она тщательно завязывала каждый ремешок, застегивала каждую пряжку. — Симпатичен. Да, пожалуй, ты симпатичный.

— Здорово. — Джон-Том постарался, чтобы его голос прозвучал ровно. — Это очень мило.

Застегивая штаны, из кустов вышел Мадж.

— Чудненько, приятель. Я тоже всегда считал тебя симпатягой.

— Как тебе понравится, если твои усы сейчас будут засунуты в твою же задницу? — ласково осведомился Джон-Том.

— Успокойся, чувак. — Веселье Маджа заметно улеглось. — Айда лучше на запад. Мы разок обвели их вокруг пальца, но рано или поздно отсутствие следов тех, кто проболтался о своем желании пойти на юг, покажется им очень странным, и они примутся искать нас повсюду.

Джон-Том повесил дуару на плечо и поднял посох.

— Веди.

Мадж поклонился. В его голосе появился густой оттенок насмешливого подобострастия.

— Как прикажет ваша оскорбленная симпатичная милость.

Джон-Том хотел треснуть выдра посохом, но не ему было тягаться с ним в проворстве.

 Глава 5

Им понадобилось несколько дней, чтобы добраться до окраины Нижесредних болот — обширной и, по слухам, необитаемой страны, граничившей на западе с Колоколесьем и простиравшейся к югу до северного побережья Глитгергейста. Прошагав целый день по топким торфяникам, Мадж счел вполне безопасным свернуть к югу — в первый раз с тех пор, как они сбежали из города. Переправа через океан обещала серьезные проблемы. Там, где Глиттергейст соприкасался с южной оконечностью торфяников, портов не было и в помине, но Джон-Том вынужден был согласиться с выдром, что едва ли стоит идти вдоль побежья обратно на восток, к устью Вертихвостки. В Ярровле и других тамошних портах их наверняка подстерегают слуги Цанкресты.

Сами же торфяники выглядели не слишком живописными, но ничуть не страшными, и Джон-Том терялся в догадках, как им удалось приобрести столь зловещую репутацию. По слухам, любой, кто сюда приходил, обратно уже не возвращался — нечего сказать, хорошее утешение для тех, кому предстояло тащиться через эту болотистую глушь.

Унылость местных пейзажей лишь изредка нарушалась красными железистыми натеками на серых обнажениях коренной породы. Деревья там не росли, встречались лишь редкие кусты и сиротливые островки травы. С неба не сползал серый покров туч. Морось и туман нагоняли на путешественников тоску, один лишь Мадж не поддавался ей. Казалось, ничто не намерено воспрепятствовать их продвижению. И никто. Издали до них то и дело доносились бессмысленные крики и жалобное завывание, однако ни одна живая душа не рисковала приблизиться к бивуаку. Они забирались в самое сердце болот, куда, вероятно, не проникал еще никто. Ландшафт постепенно видоизменялся, причем отнюдь не к лучшему. Исчезла последняя корявая поросль. Здесь, в чертоге вечной сырости и тумана, царили грибы.

Огромные шляпки съедобных грибов и поганок осыпали проходящих под ними мириадами спор. Иные из этих кособоких уродин обладали стволами толщиной с можжевеловый куст, тонкие полупрозрачные ножки других устремлялись к перенасыщенному влагой небу. Напрасны были попытки найти здесь яркие краски, способные отразить нагнетаемую местностью тоску. Преобладали коричневые и серые тона. Даже редкие темно-бордовые и болезненно-желтые пятна не дарили отдохновения от монотонного парада уныния. Пятнистая растительность перемежалась полосатой. На глаза беглецам попался даже гриб в клеточку, напомнивший Джон-Тому неевклидовы шахматы. Печеночник частенько доставал человеку до пояса, а лишайники и мох срастались в толстый податливый ковер, и в нем ноги и лапы утопали по лодыжку. Коренные граниты были обезображены едкой жидкостью, выделяемой ползучими грибницами. И над всем этим дичайшим пейзажем висела неизмеримая толща отмерших и окаменелых надежд.