Формула любви, стр. 2
Здесь шла карточная игра. Несколько лакеев сгрудились вокруг столика, сидя за которым метал банк слуга Калиостро, Маргадон. Свою игру он сопровождал приговорками и шутливыми замечаниями в адрес партнеров.
– Маргадон! – тихо сказал Калиостро. – Атанде!
– Слушаюсь! – откликнулся тот, после чего моментально выложил четыре туза и сгреб банк. – Все, братцы! Конец – всему делу молодец!
– Погодь! Погодь, любезнейший, – заволновались лакеи. – Откеда тузы? Тузы ушли!
– Тузы не уходят, – насмешливо произнес Маргадон. – Тузы удаляются.
Он швырнул колоду легким веером, и она, к общему изумлению, оказалась состоящей из одних тузов.
Калиостро усмехнулся и тихо дунул. Все свечи в лакейской в момент погасли.
Через мгновение Калиостро и Маргадон уже выбежали во двор к стоявшей карете. На козлах сидел Жакоб. Вид у него был достаточно аристократический: цилиндр, фрак, пенсне... В зубах он держал толстую сигару.
– Жакоб, гони! В гостиницу! Живо! – крикнул Калиостро, влезая вместе с Маргадоном в карету.
– Я вас понял, сэр! – невозмутимо произнес Жакоб. Сунул недокуренную сигару в карман, поправил пенсне и вдруг лихо, по-разбойничьи присвистнув, заорал: – Но!! Залетные!!!
Карета стремительно рванулась со двора, обдав пылью офицера и солдат, выбежавших из подъезда...
Карета неслась по сумеречным улицам Санкт-Петербурга.
Лицо Калиостро было спокойно, взгляд чуть отрешенный, задумчивый. Равнодушным движением он извлек из кармана горсть драгоценных перстней, протянул слуге.
Маргадон привычно ссыпал их, не считая, в деревянную шкатулку.
– Что у нас еще на сегодня? – спросил Калиостро. Маргадон достал записную книжечку, надел очки, стал зачитывать:
– «Визит к генералу Бибикову, беседа о магнетизме...» Калиостро поморщился: мол, пустое дело. Маргадон вычеркнул грифелем запись, продолжал:
– «Визит к камер-фрейлине Головиной с целью омоложения оной и превращения в девицу...»
Калиостро глянул на карманные часы:
– Не поспеваем!
Маргадон вычеркнул камер-фрейлину.
– У Волконских. «Варение золота из ртути...»
– Хватит! – вдруг резко сказал Калиостро. – Экий ты меркантильный, Маргадон... О душе бы подумал!
Маргадон полистал книжечку.
– Мария, – шепотом произнес он.
– Мария, – задумчиво повторил Калиостро. Его взгляд потеплел, он услышал звучание скрипок, нежное и печальное. – Мария...
Мария Гриневская, молодая, чрезвычайно красивая девушка в строгом платье, стояла в кабинете своего отца и со страхом наблюдала за сеансом лечения.
Ее отец, небогатый дворянин Иван Антонович Гриневский, лежал на диване. Возле него сидел Калиостро и делал странные манипуляции руками. Здесь же в кабинете находилась жена Гриневского и Маргадон.
Сеанс подходил к концу. Калиостро стиснул зубы, напрягся, последний раз провел рукой над бледным лбом больного, собрал «энергетическое облачко» и швырнул его в угол. В углу что-то отозвалось легкой вспышкой и исчезло. Жена Гриневского испуганно перекрестилась.
– На сегодня все! – устало сказал Калиостро и встал со стула. – Вам легче, сударь?
– Вроде бы так, – сказал Гриневский. – Отпустило!
Он попытался сесть, улыбнулся, радостно посмотрел на жену и дочь.
– Волшебник! Истинно волшебник! – всплеснула руками жена Гриневского. – Уж как мне вас благодарить?!
– Никак! – сухо прервал ее Калиостро. – Благодарите природу. Она лечит. Я лишь жалкий инструмент в ее руках... – Он посмотрел на больного. – Еще бы несколько сеансов, Иван Антонович, и ваш недуг навсегда бы отступил... Но... – Он сделал паузу. – Но, увы! Дела заставляют меня срочно покинуть Санкт-Петербург...
– Никак нельзя задержаться? – спросила жена Гриневского.
– Увы! Меня ждут Варшава и Париж... Калиостро нужен всюду.
Граф оглянулся на слугу, как бы в подтверждение своих слов, и Маргадон авторитетно кивнул.
– А как же папенька? – тихо спросила Мария и умоляюще посмотрела на Калиостро.
– Не знаю, – вздохнул тот. – Есть один план, но, боюсь, он будет неверно истолкован... Со мной может поехать кто-то из близких больного. Таким образом, я смогу осуществлять лечение опосредованно... Через родного человека.
Жена Гриневского испуганно глянула на мужа:
– Да кто ж у нас есть? Я да... Машенька...
– Ну уж нет! Как можно? – заволновался Гриневский. – Молодая девушка... Одна... В мужском обществе... Никогда!
– Я знал, что буду неверно понят, – сухо сказал Калиостро. – В благородство человеческое уже давно никто не верит! А жаль!
Он взял шляпу и решительно направился к дверям.
– Мария побежала за ним:
– Граф! Господин Калиостро... Подождите! Он не слушал ее, быстро шел коридором. Она догнала его у дверей.
– Подождите!.. Я согласна.
Калиостро обернулся, внимательно посмотрел девушке в глаза.
– А вдруг я лгу? – неожиданно сказал он. – Вдруг я влюблен в вас и мечтаю похитить? А? Что тогда?!
Мария отшатнулась.
– Полно шутить, – тихо сказала она. – Когда любят, тогда видно...
– Что видно?
– Не знаю... Это словами не прояснишь...
– И все-таки? Что? – Калиостро пристально смотрел в глаза девушке. – Что?
Взгляд Марии потеплел, она улыбнулась:
– Неужто ни разу и не чувствовали? Калиостро вздрогнул, потупил глаза...
Стоявший сзади Маргадон деловито достал книжечку, вынул грифель и что-то записал...
Где-то в глуши, в Смоленском уезде, среди холмистых полей, покрытых полосками хлебов и березовыми лесками, стояла старинная усадьба под названием Белый Ключ.
Центром усадьбы был большой каменный дом с колоннами, выходивший к реке и запущенному старому парку. На аллеях парка стояли выцветшие скамейки да несколько пожелтевших и основательно засиженных голубями скульптур в греческом стиле, что свидетельствовало о вкусах его прежних хозяев.
Теперь хозяевами имения были старенькая помещица Федосья Ивановна Федяшева и ее племянник Алексей Федяшев – молодой человек с печальными глазами. Печаль его происходила от мечтательности нрава и склонности к ипохондрии, распространенной среди молодых образованных людей того времени.
Дни свои он проводил в чтении книг и абстрактных рассуждениях. Вот и сейчас, сидя в гостиной с книгой, он вслух прочитал четверостишие:
– Каково сказано? – Алексей посмотрел на Федосью Ивановну, сидевшую напротив и с аппетитом уплетавшую лапшу.
– И то верно, – сказала тетушка. – Сходил бы на речку, искупался... Иль окуньков бы половил.
– Вы ничего не поняли, тетушка! – воскликнул Федяшев. – Река жизни утекает в Вечность. При чем тут «окуньки»?
– Думала, ухи хочешь, – сказала Федосья Ивановна. – Ну нет, так нет... И лапша хороша!
– Ох, тетушка! – вздохнул Федяшев. – Мы с вами вроде по-русски говорим, да на разных языках. Я вам про что толкую? Про СМЫСЛ БЫТИЯ! Для чего живет человек на земле? Скажите!
– Да как же так сразу? – смутилась Федосья Ивановна. – И потом – где живет?... Ежели у нас, в Смоленской губернии, это одно... А ежели в Тамбовской – другое...
– Нет! Сие невыносимо! – воскликнул Федяшев, встал и начал расхаживать по комнате.
– Жениться тебе пора! – вздохнула Федосья Ивановна. – Не век же в самом деле на меня, гриба старого, смотреть. Так ведь с тобой что-нибудь скверное сделается.
– Жениться? – Федяшев удивленно посмотрел на тетушку. – Зачем? Да и на ком прикажете?
– Да вот хоть у соседей Свиньиных – три дочери, все отменные... Сашенька, Машенька, Дашенька... Ну чем не хороши?
– Ах, тетушка. Для того ли я оставил свет, убежал из столицы, чтоб погрязнуть в болоте житейском?... Ну женюсь, и что будет? Стану целыми днями ходить в халате да играть в карты с гостями... – Федяшева даже передернуло. – А жена моя, особа, которая должна служить идеалом любви, будет, гремя ключами, бегать в амбар. А то и... совсем страшно... закажет при мне лапшу и начнет ее кушать?